Раннее творчество. Романтические рассказы Горького

МАКСИМ ГОРЬКИЙ

(1868 — 1936)

 Романтические рассказы Горького

учебник Агеносова

В своих ранних произведениях Горький предстает перед читателем как писатель-романтик. (Уточните свои представления о романтизме как литератур­ном направлении.) Романтизм предполагает утверждение исключительной личности, выступающей один на один с миром, подходящей к действительности с пози­ции своего идеала, предъявляющей ей исключитель­ные требования. Герой на голову выше людей, окру­жающих его, их общество им отвергается. Этим обу­словлено столь типичное для романтического героя одиночество, которое чаще всего мыслится им как ес­тественное состояние, ибо люди не понимают его и не принимают его идеалов. Герой-романтик находит рав­ное себе начало лишь в общении со стихией, с миром природы.

Вспомните романтические произведения Пушкина и Лермонтова.

Поэтому столь большую роль играет в романтичес­ких произведениях пейзаж, обычно лишенный полу­тонов, основанный на ярких красках, выражающий неукротимую мощь стихии, ее красоту и исключи­тельность. Пейзаж, таким образом, одушевляется и как бы подчеркивает неординарность характера героя. Попытки сближения романтического героя с реаль­ным миром чаще всего бесперспективны: реальность не принимает романтического идеала героя в силу его исключительности.

Соотношение характеров и обстоятельств в романтизме. Для романтического сознания соотне­сенность характера с реальными жизненными обстоя­тельствами почти немыслима — так формируется важнейшая черта романтического художественного мира — принцип романтического двоемирия. Роман­тический, а потому идеальный мир героя противосто­ит миру реальному, противоречивому и далекому от романтического идеала. Противостояние романтика и действительности, романтика и окружающего мира — основная черта этого литературного направления.

Именно такими мы видим героев ранних романти­ческих рассказов Горького. Старый цыган Макар Чудра предстает перед читателем в романтическом пейзаже: его окружает «мгла осенней ночи», которая «вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконеч­ное море». Обратите внимание на одушевленность пейзажа, на безграничность моря и степи, которые как бы подчеркивают безграничность свободы героя, его неспособность и нежелание на что бы то ни было эту свободу променять. Через несколько строк Макар Чудра заявит такую позицию прямо, рассуждая о че­ловеке, с его точки зрения, несвободном: «Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб,— как только родился, всю жизнь раб, и все тут!»

На фоне романтического пейзажа изображена и ста­руха Изергиль: «Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазии одевали их все прекраснее».

Именно в таком пейзаже — приморском, ночном, таинственном и прекрасном — могут реализовать себя Макар Чудра и Старуха Изергиль — главные герои этих рассказов. Их сознание и характеры с их подчас таинственными противоречиями становятся главным предметом изображения. Ради этих героев рассказы и написаны, и художественные средства, используемые автором, нужны ему для того, чтобы показать героев во всей их сложности и противоречивости, чтобы объ­яснить их силу и слабость. Макар Чудра и Изергиль, находясь в центре повествования, получают макси­мальную возможность для самореализации. Писатель дает им право говорить о самих себе, свободно выска­зывать свои взгляды. Легенды, ими рассказанные, об­ладая несомненной художественной самостоятельнос­тью, тем не менее служат, в первую очередь, средст­вом раскрытия образа главного героя, именем которо­го и названо произведение.

В легендах выражены представления Макара Чудры и старухи Изергиль об идеальном и антииде­альном в человеке, т. е. представлены романтический идеал и антиидеал. Повествуя о Данко и Ларре, о Радде и Лойко Зобаре, Изергиль и Чудра говорят ско­рее о себе. Эти легенды нужны автору для того, чтобы Изергиль и Чудра в наиболее доступной для них форме могли выразить свои собственные взгляды на жизнь. Попробуем определить основные качества этих характеров.

Макар Чудра, как и всякий романтик, несет в ха­рактере единственное начало, которое он полагает ценным: максималистское стремление к свободе. Изергиль уверена, что вся ее жизнь была подчинена лишь одному — любви к людям. То же единственное начало, доведенное до максимальной степени, вопло­щают и герои легенд, рассказанных ими. Для Лойко Зобара высшей ценностью тоже является свобода, от­крытость и доброта: «Он любил только коней и ничего больше, и то недолго — поездит да и продаст, а деньги кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного — нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было». Радда — высшее, исключительное проявление гордос­ти, которую не может сломить даже любовь к Лойко Зобару: «Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя. ...Поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою — и тогда я буду твоей женой».

Неразрешимое противоречие между двумя начала­ми в романтическом характере — любовью и гордос­тью — мыслится Макаром Чудрой как совершенно ес­тественное, и разрешиться оно может лишь так, как разрешилось — смертью. Единственную черту харак­тера в ее максимальном проявлении несут в себе Данко и Ларра, о которых рассказывает старуха Изергиль. Данко воплощает крайнюю степень самопожер­твования во имя любви к людям, Ларра — крайний индивидуализм.

Романтическая мотивировка характеров. Ис­ключительный индивидуализм Ларры обусловлен тем, что он сын орла, воплощающего идеал силы и воли. О мотивированности характеров Данко, Радды или Зобара просто не приходится говорить — они таковы по сути своей, таковы изначально.

Действие легенд происходит в хронологически не­определенной глубокой древности -— это как бы время, предшествовавшее началу истории, эпоха первотворений. Однако в настоящем есть следы, прямо связанные с той эпохой,— это голубые огоньки, остав­шиеся от сердца Данко, тень Ларры, которую видит Изергиль; плавно и безмолвно кружащиеся во тьме ночи красавец Лойко и гордая Радда.

Композиция романтических рассказов. Компози­ция повествования в романтических рассказах цели­ком подчинена одной цели: наиболее полно показать образ главного героя, будь то Изергиль или Макар Чудра. Заставляя их рассказывать легенды своего на­рода, автор представляет систему ценностей, их пони­мание об идеальном и антиидеальном в человеческом характере, показывает, какие черты личности, с точки зрения его героев, достойны уважения или презрения. Иными словами, герои таким образом как бы задают систему координат, исходя из которой могут быть су­димы сами.

Итак, романтическая легенда является важнейшим средством создания образа главного героя. Макар Чудра совершенно уверен, что гордость и любовь, два прекрасных чувства, доведенных романтиками до выс­шего своего выражения, не могут примириться, ибо компромисс вообще немыслим для романтического со­знания. Конфликт между чувством любви и чувством гордости, который переживают Радда и Лойко Зобар, может разрешиться только лишь смертью обоих: ро­мантик не может поступиться ни любовью, не знаю­щей границ, ни абсолютной гордостью. Но любовь предполагает смирение и взаимную способность поко­риться любимому. Этого-то и не могут сделать ни Лойко, ни Радда.

Как же оценивает такую позицию Макар Чудра? Он полагает,  что  именно так  и должен воспринимать жизнь настоящий человек, достойный подражания, и что только при такой жизненной позиции можно со­хранить собственную свободу. Интересен вывод, кото­рый он давно сделал из истории Радды и Лойко: «Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь,— век свой будешь свободной пти­цей». Иными словами, истинно свободный человек только так и мог реализовать себя в любви, как сдела­ли это герои «были», рассказанной Макаром Чудрой.

Но согласен ли автор со своим героем? Какова ав­торская позиция и каковы художественные средства ее выражения? Для ответа на этот вопрос мы должны обратиться к такой важной композиционной особен­ности ранних романтических рассказов Горького, как наличие образа повествователя. В самом деле, это один из самых незаметных образов, он почти не прояв­ляет себя в действиях. Но именно взгляд этого челове­ка, странствующего по Руси и встречающего на своем пути множество самых разных людей, очень важен для писателя. В композиционном центре любого горьковского эпического произведения всегда будет стоять воспринимающее сознание — негативное, искажаю­щее реальную картину жизни, или же позитивное, наполняющее бытие высшим смыслом и содержанием. Именно это воспринимающее сознание в конечном счете является важнейшим предметом изображения, критерием авторской оценки действительности и сред­ством выражения авторской позиции.

В более позднем цикле рассказов «По Руси» Горь­кий назовет героя-повествователя не прохожим, а про­ходящим, подчеркнув его неравнодушный взгляд на действительность. И в цикле «По Руси», и в ранних романтических рассказах в судьбе и мировоззрении «проходящего» проявляются черты самого Горького, в судьбе его героя во многом отразилась судьба писате­ля, с юности в своих странствиях познавшего Россию. Поэтому многие исследователи предлагают говорить о повествователе Горького в этих рассказах как об авто­биографическом герое.

Именно пристальный, заинтересованный взгляд автобиографического героя и выхватывает из встреч, дарованных ему судьбой, самые интересные и неодно­значные характеры — они и оказываются главным предметом изображения и исследования. В них автор видит проявление народного характера рубежа веков, пытается исследовать его слабые и сильные стороны. Авторское отношение к ним — восхищение их силой и красотой (как в рассказе «Макар Чудра»), или поэ­тичностью, склонностью к эстетическому восприятию мира (как в «Старухе Изергиль»), но в то же время несогласие с их позицией, способность увидеть проти­воречия в их характерах. Такое сложное отношение выражается в рассказах не прямо, а косвенно, с помо­щью самых разных художественных средств.

Макар Чудра лишь скептически выслушивает воз­ражение автобиографического героя: в чем, собствен­но, их несогласие,— остается как бы за кадром повест­вования. Но конец рассказа, где повествователь, глядя во тьму степи, видит, как красавец цыган Лойко Зобар и Радда, дочь старого солдата Данилы, «кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог краса­вец Лойко поравняться с гордой Раддой», проявляет его позицию. В этих словах — восхищение автора их красотой и бескомпромиссностью, силой их чувств, понимание невозможности для романтического созна­ния иного разрешения конфликта. Одновременно это и осознание бесплодности такого исхода дела: ведь и после смерти Лойко в своей погоне не поравняется с гордой Раддой.

Более сложно выражена позиция автобиографичес­кого героя в «Старухе Изергиль». Создавая образ глав­ной героини, Горький композиционными средствами дает ей возможность представить и романтический идеал, выражающий высшую степень любви к людям (Данко), и антиидеал, воплотивший доведенный до апогея индивидуализм и презрение к другим (Ларра). Идеал и антиидеал, два романтических полюса повест­вования, выраженные в легендах, задают систему ко­ординат, в рамки которой хочет поставить себя сама Изергиль. Композиция рассказа такова, что две леген­ды как бы обрамляют повествование о ее собственной жизни, которое и составляет идеологический центр повествования. Безусловно осуждая индивидуализм Ларры, Изергиль думает, что ее собственная жизнь и судьба стремятся скорее к полюсу Данко, воплотивше­му высший идеал любви и самопожертвования. В самом деле, ее жизнь, как и жизнь Данко, была цели­ком посвящена любви — героиня абсолютно в этом уверена. Но читатель сразу обращает внимание на то, с какой легкостью забывала она свою прежнюю любовь ради новой, как просто оставляла она некогда любимых людей. Они переставали существовать для нее, когда проходила страсть. Повествователь все время пытается вернуть ее к рассказу о тех, кто толь­ко что занимал ее воображение, и о которых она уже забыла:

«— А рыбак куда девался? — спросил я.

—    Рыбак? А он... тут... <...>

—    Погоди!.. А где маленький турок?

—    Мальчик? Он умер, мальчик. От тоски по дому или от любви...»

Ее равнодушие к некогда любимым людям поража­ет повествователя: «Я ушла тогда. И больше не встре­чалась с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась больше с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойника­ми» .

Во всем — в портрете, в авторских комментари­ях — мы видим иную точку зрения на героиню. Имен­но глазами автобиографического героя видит читатель Изергиль. Ее портрет сразу же выявляет очень значи­мое эстетическое противоречие. О прекрасной чувст­венной любви должна была бы рассказывать юная де­вушка или молодая, полная сил женщина. Перед нами же глубокая старуха, в ее портрете нарочито нагнета­ются антиэстетические черты: «Время согнуло ее по­полам, черные когда-то глаза были тусклы и слези­лись. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями». «Ее скрипучий голос зву­чал так, как будто это роптали все забытые века, во­плотившись в ее груди тенями воспоминаний».

Изергиль уверена в том, что ее жизнь, исполненная любви, прошла совсем иначе, чем жизнь индивидуа­листа Ларры, она не может даже представить в себе ничего общего с ним, но взгляд автобиографического героя находит эту общность, парадоксально сближая их портреты. «Он уже стал теперь как тень,— пора! Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!..» — рассказыва­ет Изергиль о Ларре. Но почти те же черты видятся повествователю в древней старухе Изергиль: «Я по­смотрел ей в лицо. Ее черные глаза были все-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала ее сухие, потрескавшиеся губы, заостренный подбородок с седыми волосами на нем и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щек были чер­ные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, ко­торою была обмотана ее голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движе­нии старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся, развалится кусками и передо мной встанет голый скелет с тусклыми черными гла­зами ».

Все в образе Изергиль напоминает повествователю Ларру — в первую очередь, разумеется, ее индивидуа­лизм, доведенный до крайности, почти сближающий­ся с индивидуализмом Ларры, ее древность, ее расска­зы о людях, давным-давно прошедших свой круг жизни: «И все они — только бледные тени, а та, кото­рую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня,— тоже почти тень»,— вспомним, что в тень обратился Ларра.

Так с помощью портрета автор достигает сближе­ния двух образов — Изергиль и легендарного Ларры. Разумеется, о подобном сближении сама Изергиль не может и помыслить.

Принципиальная дистанция между позицией ге­роини и повествователя формирует идеологический центр рассказа и определяет его проблематику. Роман­тическая позиция при всей ее красоте и возвышеннос­ти отрицается автобиографическим героем. Он пока­зывает ее бесперспективность и утверждает актуаль­ность позиции более трезвой, реалистической.

В самом деле, автобиографический герой — единст­венный реалистический образ в ранних романтичес­ких рассказах Горького. Его реалистичность проявля­ется в том, что в его характере и судьбе отразились типические обстоятельства русской жизни 1890-х годов. Развитие России по капиталистическому пути привело к тому, что со своих мест оказались сорваны миллионы людей, составивших армию босяков, бро­дяг, как бы «выломившихся» из прежних социальных рамок и не обретших новых прочных общественных связей. Автобиографический герой Горького принад­лежит именно к такому слою людей. Исследователь творчества М. Горького Б. В. Михайловский назвал такой характер «выломившимся» из традиционного круга общественных отношений.

При всем драматизме этого процесса он был пози­тивным: кругозор и мировосприятие людей, пустив­шихся в странствие по Руси, было несравнимо глубже и богаче, чем у предшествующих поколений, им от­крылись совершенно новые стороны национальной жизни. Россия через этих людей как бы познавала себя. Именно поэтому взгляд автобиографического героя реалистичен, ему доступно осознать ограничен­ность сугубо романтического миросозерцания, обрека­ющего Макара Чудру на одиночество и приводящего Изергиль к полной исчерпанности.

Какие черты романтизма отразились в «Песне о соколе» (1895, вторая редакция — 1899)? Как вы мо­жете определить жанр этого произведения? Что такое аллегория? Как воплощен конфликт? Какова роль пейзажа? Каковы художественные средства со­здания образов? Как выражена авторская позиция?

Сергей ВОЛКОВ

“Вписанный” портрет

Говоря о мастерстве создания портрета в литературном произведении, не стоит забывать об одном его типе, который условно можно назвать “вписанным”. Человек не только “описывается”, но и “вписывается”, включается в более широкий фон, становясь его конструктивной частью. И одновременно этот фон-окружение бросает свой отсвет на человека, заставляет его выглядеть по-другому, выявляет в его облике сущностные черты, скрытые от глаза без такого включения.

Интересные примеры “вписанного” портрета мы находим в прозе рубежа веков. Его использует М.Горький в своём первом рассказе «Макар Чудра»: “С моря дул влажный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, жёлтые листья и бросали их в костёр, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана…” Герой рассказа подаётся на фоне природы, могучей, стихийной; интересно положение Макара Чудры в этой почти мизансцене — он точно в центре, “безграничная” степь и “бесконечное” море — как два крыла у него за спиной (знак тире помогает прочесть этот фрагмент текста, делая паузы-жесты после слов, указывающих направления: “слева”, “справа”, “прямо против меня”). Следующее же предложение рассказа опять устроено симметрично, но теперь основное внимание отдаётся персонажу. Стихия, окружающая его, уже названа и охарактеризована (в предложении она “убирается” в деепричастные обороты), теперь важно подчеркнуть, что герой не только подобен ей, но и выше, сильнее её (показательна симметрия отрицательных частиц, сопровождающих действия героя по отношению к стихии): “Не обращаявнимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют её, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки… и… разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра”(курсив здесь и далее наш. — С.В.).

Другую функцию выполняет пейзажное окружение в описании княгини Веры из «Гранатового браслета» Куприна. Героиня появляется на фоне осенних цветов: “…она ходила по саду и осторожно срезала ножницами цветы к обеденному столу. Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зелёных стручьях, пахнувших капустой, розовые кусты ещё давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного материнства тихо осыпали на землю бесчисленные семена будущей жизни”. Героини, кажется, ещё и нет — перед нами описание цветов, которые она срезает. Присмотримся к нему внимательнее: из всех цветов выделены (и опять помещены в центр фрагмента) георгины, пионы и астры — союз “зато” противопоставляет их левкоям и розам, цветущим не так “пышно”, “холодно” и “высокомерно”, слово “остальные” в начале следующего предложения опять выделяет их из ряда — уже по признаку бесплодности. Все остальные цветы не только цвели, но и дали семена, им были ведомы любовь и радость материнства, осень для них — не только пора умирания, но и время начала “будущей жизни”.

“Человеческие” мотивы в описании цветов подготавливают характеристику самой героини. На этой же странице читаем: “…Вера пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом…”. Выделенные нами определения связывают в сознании читателя Веру, у которой нет детей, а страсть к мужу уже давно прошла, с красивыми, но бесплодными цветами. Она не просто среди них — создаётся впечатление, что она одна из них. Так образ героини, вошедшей в пору своей осени, опять встраивается в более широкий пейзажный контекст, который обогащает этот образ дополнительными смыслами.